Грамоты разным воеводам, как и прежде, индивидуальны, но на сей раз различия благопожеланий особенно заметны. Так, боярину Б. П. Шереметеву Иоаким советует уповать на Бога «в скорбных приключениях» и «благодушествовать в терпении», ожидая «победы, и мирного шествия, и возвращения» (С. 11— 12). Князю В. Д. Долгорукову «мерность наша, как твоей любви, так и всему христианскому православному врученному тебе воинству в победу над всеми врагами и разорителями христианскими всегда всякого добра желает. Да благословит вас Господь… зловерных же и проклятых иноплеменников державною и всесильною рукою своею да победит И истребит от земли нечестивую память их».
Ратникам В. А. Змеева патриарх желает: «победительство на злых и богомерзких супостатов, сонмищу махометан проклятых татарских орд, да возымеете все!» (С. 13). Мазепе же, «пошедшему против злых неприятелей и гонителей православной веры… проклятых агарян татарских орд, желаем здравия, и спасения, и всякого сохранства на многая лета» (С. 14). 4 мая в коллективном ответе русских воевод патриарху, наряду с уверенностью в победе, о цели похода говорилось весьма уклончиво: «ради благочестивой христианской веры, и охранения их царской державы, и ради плененных христиан свободы» (С. 15). Напротив того, И. С. Мазепа в ответной грамоте 8 мая уверяет от имени Голицына и всех воевод, будто «горят сердца наши» стремлением завершить поход «крайней над ими, врагами, победою и конечным богохульных их жилищ истреблением» (С. 17—18).
Еще больше различаются грамоты к патриарху Голицына из–под Перекопа 19 мая и Мазепы от Днепра 1 июня (С. 18— 23). Князь Василий Васильевич спокойно и точно описывает поход тщательно подготовленного им войска через Дикое поле, долго служившее Крыму надежным щитом от наступления регулярных войск. На этот раз — несмотря на яростные атаки всех крымских сил и перечисленные Голицыным жаркие сражения с самим ханом, его воеводами, союзниками и хозяевами–турками, в коих враг понес тяжкие потери, — ни остановить российскую армию, ни нанести ей сколько–нибудь заметный урон противнику не удалось.
В результате длительной подготовительной работы, строительства передовых крепостей и перевооружения регулярных полков в стратегической ситуации на Юге России наступил перелом. Отныне крымской кавалерии не удавалось изматывать россиян маневрами и внезапными налетами. Крымский хан вынужден был раз за разом атаковать колонны многократно превосходящих по огневой мощи регулярных войск, без промедления и практически без потерь прибывших под стены Перекопа. Упомянутые Голицыным как незначительные потери относились к коннице Мазепы, настроение которого было не столь радужным.
Гетман писал патриарху 14 июня, уже во время отступления армии вдоль Днепра, акцентируя внимание на тяготах похода, в котором безводие местности оказалось более труднопреодолимым, нежели отвага и упорство неприятеля. Именно Мазепа, первым высказавший в свое время мысль о необходимости вторжения на Крымский полуостров (вместо его блокады, проводимой Голицыным), доносил патриарху, что–де «охочи были войска… не щадя кровей своих добывать Перекопского валу и каменной крепости; для чего их милость бояре и воеводы и я, гетман, объездили все места, усматривая, откуда бы под вал и под стену каменную подводить шанцы». Однако безводие заставило россиян бросить «грозно устрашенного» и просящего мира хана за Перекопом и уйти восвояси. Гетман высоко превознес воинское искусство В. В. Голицына, дав, однако же, повод счесть поход неудачным, что вскоре и было максимально использовано «петровцами».
Но прежде на возвращение войск из–под Перекопа откликнулся патриарх Иоаким. 18 или 19 июня он отправил к воеводам и гетману одну грамоту: «а особых грамот… писать было некогда, еще же немощью мерность наша обстоима» (С. 23—27). При известии о завершении кампании патриарх испытал огромное облегчение (не случайно он вновь вспоминает, что сам Давид предпочел избрать смерть, чем «военную с неприятели брань»). Воинственный тон недавних посланий был немедля забыт, прежние рассуждения об «удобопреломности» человеческого естества и всемогуществе Божьей воли густо заполнили листы грамоты. .
Оказывается, Бог, как чадолюбивый отец смиряя православных, «погрозив нам божеско тяжкою войной, спас отечески милосердием». Хотя Господь «таковые военные тяжести допустил, но за свою премногую благость помиловал людей своих, и не только вас там, воинов своих и воинов царского пресветлого величества, — но и всех нас и все Российского царствия самодержавства». Бог «извел» благочестивое воинство из «далечайшей страны», дал ему мудрых военачальников, спас от страшной засухи и «не попустил врагам проклятым возъиметь совершенной утехи». Судом Божиим воеводам и воинству удалось вернуться из такой дальней и непроходимой страны, спастись «в кровавых боях с неприятелями».
Пока ратники «в военной нужде страдали ныне, все же государство и сами… наши цари, также в наша мерность со всем народом в великой скорби душою и телом были по вас». При том за грехи и Москва погорела.;. Впрочем, Господь помощь творит «не ради правды человека, ни ради преподобия сердца его или подвига какого в добродетели, но ради Своего всемогущего господства и премногой благости…»
Итак, Бог спас Россию от ужасов войны (начатой, читаем между строк, князем Василием), но отнюдь не благодаря заслугам полководцев: «Милости же и щедроты Господни благодатно лиются человекам без дела, туне». Вспомнив слова пророка Исайи о бренности «правды человеческой», не преминул Иоаким и возвратиться к своей антивоенной проповеди по Пятикнижию Моисея. Наконец, в грамоте к победоносно возвращающимся полкам патриарх отвел изрядное–место «убиенным и умершим в полковом ныне служении… также и плененным от врагов», несомненно, отразив свое истинное отношение к Крымскому походу, вошедшее позже и в Завещание: власти в ходе войны «бесчестно и на славе многие страны приписали, нужды же людские кто изочтет и убытки?» [482]
Патриаршая грамота подводила итог Крымского похода таким образом, что могла служить вступлением к подготовке приговора князю В. В. Голицыну с сыном, прозвучавшему 9 сентября 1689 г. В нем говорилось, что Голицыны, во–первых, докладывали государственные дела царевне и писали ее имя в титуле «мимо великих государей»; во–вторых, князь Василий, посланный в Крым, под Перекопом «промыслу никакого не чинил и отступил, каковым нерадением царской казне учинил великие убытки, государству разорение, а людям тягость» [483].
Но я более склонен видеть в грамоте выражение личной, освободившейся по завершении похода от официальности позиции Иоакима. Если В. В. Голицын лично был ему неприятен, если патриаршие друзья Нарышкины глубоко ненавидели канцлера, то в обострившейся летом 1689 г. борьбе за власть дразнить главнокомандующего, толкать его на активное выступление в пользу Софьи было не очень разумно.
Тонкий, политически выверенный подход к канцлеру выразил в своих произведениях личный секретарь патриарха, знаменитый придворный поэт Карион Истомин. Прекрасно зная обстановку при московском дворе и объективно оценивая шансы борющихся сторон, Карион начал свой творческий 1689 год панегирической книгой на брак царя Петра с Евдокией Лопухиной (к 30 января), продолжил воскресной стихотворной орацией патриарху Иоакиму (к 21 марта), а летом создал весьма любопытный комплекс поэтических приветствий [484].
Позицию Мазепы Карион к 14 июня выразил в стихах к миниатюрам на подносном «листе», поданном гетманскими посланцами Иоакиму: от небесных сил требовалось «хранить от хищных вран» царя Петра, его жену и мать; даже Иоанн Предтеча — ангел царя Ивана — не связывался напрямую с Иваном Алексеевичем. 29 июня Истомин адресует похвальные стихи царю Петру, его матери Наталье Кирилловне и сильнейшему в тот момент деятелю «петровской» партии князю Борису Алексеевичу Голицыну. В то же время поэт подносит теплое стихотворное приветствие канцлеру Голицыну— мудрому предводителю победоносных полков, заслужившему царскую милость и похвалу «в вечну честь славу Голицыных рода» — а также супруге Василия Васильевича, «матушке» княгине Евдокии Ивановне.
Конечно, семья канцлера покровительствовала Истомину, так же как и Софронию Лихуду, славившему возвращение В. В. Голицына из похода в похвальном слове [485]. Но у обоих чуткость к политической конъюнктуре, мягко говоря, уравновешивала личные симпатии. 8 июля во время крестного хода из Успенского собора в Казанский храм между Петром и Софьей произошла открытая ссора; Петр демонстративно покинул церемонию и уехал из Москвы. 27 июля Петр оскорбительно обошелся с главнокомандующим Голицыным, воеводами и генералами, явившимися благодарить за полученные награды.
